— твою... зеленую брюссельскую капусту, — цедит бэвери сквозь зубы, сжимая покрепче кулачки, зажмуривая глаза, пока боль, от инцидента с деталью из лего и её нежной, во всех отношениях, пяточки, не пройдет. и немного позже, придя в себя ласковые слова для младшей дочери, у ног которой расположился верный брауни, произносит. — кэсси, детка, давай с тобой договоримся: игрушки раскидывать можно, но оставляй маме тропинку чтобы безопасно добраться из одного конца дома в другой. — бэйвс наклоняется чтобы потрепать светловолосую девочку по макушке и звонко чмокнуть в щечку. а потом совместными усилиями расчистить обозначенный путь из гостиной в кухню. — спасибо, милая, я буду твоей самой большой должницей! можешь загадать одно желание... эй-хэй, не торопись. хорошо подумай. — бэверли ласково улыбается ребенку, а потом всё-таки отправляется в нужном направлении. правда, совершенно забыв что конкретно хотела получить от кухни.

немного повертевшись между рукотворно воздвигнутым хаусом из коробок дома дэвисов, со всевозможной кухонной утварью, не исключено, что там затесалось что-нибудь из одежды, документов или старых игрушек сэм. бэйвс так и не смогла расстаться с древними плюшевыми медведями и зайцами своей старшей, хотя те больше в современных реалиях исполняли функцию пылисборника. младшая с плюшевыми зверятами дел иметь не захотела, предпочтя зайцам и медведям, сначала перебирать кастрюли, а затем то, из чего можно строить. и дом каким-то невообразимо быстрым образом наполнился разными коллекциями конструкторов разной сложности и комплектации. оставалось только подивиться насколько разными оказались две девочки родившиеся в одинаковых генетических условиях с разницей всего-то в десять лет. тяжело вздохнув и переборов очередной приступ острой ностальгии — видимо это уже что-то старческое, приходящее в определенном возврате, вместе с болью в спине и коленях — бэйвс разрезала скотч на очередной коробке канцелярским ножиком. отлично, бокалы, стаканы и графин. а потом не сдержавшись заглянула в примыкавшую к кухне гостиную, посмотреть на малышку кэсс; всё-таки хорошо, что бэверли не поддалась на уговоры тещи и не купилась на красивые буклеты об дошкольном детском образовании с уклоном во все направления, включая корейский язык. у ребенка — должно быть нормально детство! с разбитыми коленками, первым велосипедом и дворовыми играми с другими детками. а ещё этим бестолковым псом брауни, следующем за свой маленькой хозяйкой след в след. уму непостижимо, как детям удалось развести её на щенка. она так долго сопротивлялась, а потом так позорно сдалась. купившись на щенячий взгляд, огромные ушки и коротки лапы.

во всём виноват стремительные переезд в дом бабули мари. в одни сутки. за пятнадцать лет жизни в одном доме её удалось обрасти и пустить корни настолько сильно, что некоторые вещи пришлось оставить в доме дэвисом. бэверли не давала себе и минуты на раздумья, прекрасно понимая, что если сядет, как раньше, разведет активную мыслительную деятельность. снова пожалеет шона. снова придумает ему миллион разных оправданий, уверуется в собственное счастье и, как следствие, останется. до следующего кризиса. за последние год их стало в разы больше, впрочем бэйвс не исключала того, что начала намного острее замечать несовершенство собственного замужества и несчастье детей. дом бабули мари встретил трех девочек разваливающийся крышей, проблемами с трубами и светом. старой мебелью и затхлым спёртым воздухом необжитого помещения. пришлось в срочном порядке закатывать рукава и браться за работу. в первую ночь они накупили бессовестное количество пирожных и до полуночи смотрели мультфильмы на ноутбуке сэмми, удобно устроившись на диване в гостиной. тогда бэверли окончательно приняла и поняла своё решение, обнимая своих крошек, бэйвс на самом деле поняла, что приняла правильное решение. на следующей день она подала заявление о разводе.

и вот. несмотря на свалившиеся на голову новые обязанности, бэверли осознала, что жизнь с переездом, начала маленькими, неуверенными шажками, приобретать новые краски. вопряки парадоксальности ситуации образовалось чуть больше свободного времени. немного пораскинув мозгами и просчитав возможности, решилась взять несколько дополнительных клиентов, как единовременную подработку. высвобожденную из бюджета семьи впоследствии приличную сумму наличных, распределила между обновлением проводки и заменой замков во всём доме. бэверли не упускала возможности появления шона на пороге её старого_нового дома, изначально собиралась раскошелиться на приличную систему безопасности, но немного подумав, откинула эту идею. хотя шон не был опасным человеком в трезвом уме и здравой памяти, но по алкогольной лавочке, от него можно было ожидать любых неприятных финтов ушами и другими частями тела.

громкий стук в дверь и воистину мамонтообразный топом брауни и кэсси сотряс добрую половину дома. бэйвс вздрогнув сунула намыленные руки под кран с горячей водой, ойкнула от неожиданности и принялась в панике крутить оба крана одновременно. отчего в трубах взревел воздух и бог знает ещё что, напор хлынул сначала маленький, а затем разразившись яростным воем окатил бэверли смесью из грязного ржавого месива и кипятка.

— кассандра не открывай дверь, — выкрикнула бэверли пытаясь совладать с, возомнившем о себе слишком много, водопроводом, — сэм! саманта! — сверху послышалась возня, и чей-то недовольно крик в ответ, — спустись вниз! немедленно! посмотри, кто пришел! у меня... здесь, авария! — саманта отозвалась недовольным воплем в ответ, но слова поглотил очередной трубный рев. когда, спустя время удалось справиться с напастью, а бэйвс выглянула в коридор, то увидела на пороге незнакомого молодого юношу, явно не старше сэм, в большой сумкой через плечо. он протягивал планшет, но дочь качала головой и уверяла, что ещё не совершеннолетняя и не имеет права подписывать никаких бумаг. — что случилось? здравствуйте. — паренек увидев кого-то старше шестнадцати бодро шагнул к бэверли со словами «курьер, вам письмо» протянул планшет.

×××

холодный пот пробивает позвоночник, кажется даже сам кровь отхлынула от жизненно важных органов и скопилась в резко отяжелевших руках и ногах. бэверли читала внимательно принесенное парнишкой письмо и не верила собственным глазам. каждое слово оседало тяжелым грузом в подсознании, вколачивая не просительно огромные гвозди в гроб её новой счастливой семьи. подальше от дэвиса. бесконечных пьянок. его агрессивной властной матери из-за которой жить иногда не хотелось. и теперь всё висело на волоске. надежды, мечтания. всё что даже в самых смелых фантазиях могла напридумать себе бэверли. и словно старая фотоплёнка на свету выжигала воспоминания, так бэверли оставалась без будущего. паника и страх завладели полностью её сознанием. последние слово прочитано, точка впитана, кажется, в самую душу, отравляющем ядом. что делать? вопрос раненной птицей бьется о черепную коробку, не принося никакого удовлетворения, кроме стремительно развивающийся мигрени. бэверли подскочила на ноги и принялась мереть первый этаж большими шагами. нагнетая возбуждающуюся ярость. нет, так просто бэйвс не сдастся. она математик, а это просто сложная задача с несколькими десятками неизвестных. нужно применить логику, а не эмоции.

бэверли бросается к телефону, трясущимися пальцами принимается гуглить адвокатов. если в первом случае, полюбовном разводе, можно было обойтись и без юридического вмешательства, то сейчас. когда в игру вступила миссис дэвис с её армией нечистых на руку адвокатов, — а знала она о них не понаслышке, парочка из которых, самые отъявленные, любили принимать приглашение на день благодарение в доме свекрови, делясь своими выдающимися махинациями, — одной бэверли не справиться.

— мам, что случилось? — сэм застывает в дверном проёме с таким озадаченным и детским выражением на лице, что сердце начинает болезненно щемить в груди. нет, бэверли точно не имеет права сдаваться, отпускать лапки и предаваться унынию.

— бери кэсси, садитесь в машину, — часть самоубийственного плана уже начинается не с самой здравой мысли, — ой не делай такое лицо, возьми телефон, будешь штурманом, нам нужен адвокат. желательно кто-то по-круче шайки бабушки сьюз. — старшая дочь повторяет вопрос, но бэйвс предпочитает игнорировать, не готова она сейчас объяснять детям, что их могу у неё отобрать. поместить в какой-нибудь дорогой инкубатор с полным пансионатом и напрочь сломать психику.

бюджетные товарищи адвокаты один за другим отказывались иметь дело с семьей дэвис и её армией бешеных акул юридического бизнеса. и когда бэверли заехала на парковку конторы lansbury & co заняв сразу два место, показывая средний палец какому-то пижону в накрахмаленном костюме, что вздумал сигналить разъеденной женщине, то окончательно потеряла всякую надежду. дети взявшись за руки, в компании с баруни семенили за матерью семейства. проигнорировали красноречивые этикетки на дверях: нет собакам, куреву и мороженому, с шумом вломились в неизвестных офис. секретарша поднявшаяся чтобы произнести, может быть что-то дружелюбное, но оказалась жестоко отбрита словами:

— нам назначено, — что по сути своей было наглым враньём, оборачивается к детям с командой, — сидим здесь не двигаемся, на неприятности не нарываемся. мебель, это я тебе пёс, не грызём! — секретарь попыталась уточнить фамилию бэверли, а потом сдавшись, как-то неловко спросила: вы мистер гансалез?, и получив утвердительный кивок, с таким обычно не спорят, прошла именно туда, куда показывала секретарь. та попыталась сопроводить, но наткнулась снова на агрессивно настроенную мать вышеупомянутого семейства, сдалась без боя, — спасибо, справлюсь.

в руках папка с документами, в кармане брюк скомканными наличные, на груди расплывается ржавого цвета пятно от недавней войны с кухонными трубопроводам. бешеный, почти отчаянный блеск в глазах. бэверли уже готова к отказу, но смотрит долго и пристально в глаза опешившему от такой наглости адвокату. без сомнений садится на предложенный стул.

— мой муж, ещё не бывший, хочет отобрать моих детей, — папка на стол, щелкает пластмассовая кнопка, бэйвс достаёт увесистый конверт полученный всего несколько часов назад и протягивает мистеру адвокату. хмурится, бросает взгляд на карточку с именем на столе, хмурится ещё сильнее, буквы расплываются перед глазами и единственное, что она может уяснить своим воспаленным сознанием: мистер ягодка. отлично. не ляпнуть бы. — меня зовут бэверли дэвис и..., — достает из кармана наличные рассыпая на столе горсткой зелено-белых смятых бумажек, — всё что там написано, откровенное вранье и провокация. конечно, мне далеко до матери года. но мои дети сыты, обуты, одеты и ни в чём не нуждаются. да, у меня нет постоянной работы, но доход стабильный и декларированный. исправно плачу все налоги. мне нужна ваша помощь, я заплачу любые деньги. но мои дети, должны остаться со мной!

Йанто невесело усмехнулся, разглядывая фотографии погибших в школьном выпускном журнале — «дело о сердечных делах». У него вообще была слабость к ироническим названиям, которые он бережно приписывал каждому сражению после его завершения. Почему после? Прибираясь, упаковывая материалы, подписывая улики, пряча в дальний угол архива, откуда скорее всего коробочка с чьей-то жизнью не увидит солнечный свет. Он объяснял это тем, что так интереснее найти разгадку: дополнительный бонус по завершению. Да и всему в этой вселенной нужно имя. Улыбался Йанто всегда загадочно, как-то по-домашнему с толикой грусти, отчего его улыбку хотелось видеть часто, но после еще долго щемило в груди.

        Не всегда радость разгадки и поимка преступника приносили удовлетворение.  Поэтому особой нежности не питала к таким моментам; закончили — хорошо, но другу не мешала. Саморазрушение — удел персональный, критики и посторонним вмешательств не подлежащий. И несмотря на то, что хотела побыстрее оказаться дома на диване в окружение дурацкого боевика после полуночи, баночки пива и китайской еды, осталась помочь.

        За этим парнем, с пугающими звериными глазами мы гонялись по крайней мере четверо суток. Заставил побегать, растрясти накопленный жирок, поломать мозги в попытке найти мотивы к действиям. Все началось рано утром, с растерзанного тела юной барышни на мостовой. Еще молоденькой, привлекательной, некогда пышащей юношеской свежестью, выпускница стражей школы, но никогда не студенткой колледжа. На таких мамы-папы-учителя возлагают большие надежды, требуют сверх нормы, давят выбором будущего. А ведь она просто хотела романтических приключений. Девчонке нанесли с десяток ножевых ранений и дело могло бы спокойно пойти в руки полиции, если бы не вереница растерзанных тел после нее. Подобно казни за смерть девчонки. Кем-то потерявшим рассудок от боли. Поддавшийся потаенным инстинктам разрушения, в попытке принести созидание или даже возмездие.

        — Жаль… родители не объяснили ребенку, расплата не приносит удовлетворения, — слова тихие, просто чтобы заполнить пространство. — Парень мог бы прожить всю жизнь, так и не узнав, что его папаша пришелец. Гены разрушения спали бы дальше, передаваясь по наследству.

        — Судьба, — произносит Йанто в ответ, внимательно изучая взглядом фотографию в выпускном альбоме парня. И мне почему-то от его одного простого слова становиться холоднее и печальнее. Надеюсь, в нашей жизни не всё определяет «судьба». Мы ведь еще повоюем, да Йанто? Не будем отдаваться на откуп старой брехливой карге, что рисует маленьким влюбленным девочкам погибель.

        Парень, когда попался — пришел сам сдаваться, если честно. Беспорочная и светлая сторона победила темную; сидел на одиноком стуле в допросной, растирал горячие слезы рукавом старой толстовки. Рассказывал про девочку со светлыми волосами, хотел, быть может, чтобы в чьих-то воспоминаниях она осталась такой, какой он видел и чувствовал её. Не каялся и не божился, не умолял о пощаде и в своих деяниях не раскаивался — неужели мы все в юношестве принимали любое слово и действие за чистую монету?
        Внутренняя сущность поглотила его, лишив воспоминаний, превращая окончательно в машину для свершения правосудия, а к утру человеческое сердце, не выдержав инопланетной нагрузки разорвалось.

        — Пацан буквально умер от разбитого сердца, — резюмировал Оуэн, закрывая парню глаза, мелком взглянув на часы, чтобы записать в отчете время смерти. — Не хотел бы оказаться на его месте. Все эти чувства….

        Поймав мой хмурый взгляд Харпер подавился усмешкой, пряча свою язвительность в показушный кашель в кулак. Его способ справляться с неприятностями. Мне ли судить?

        Йанто закрыл крышкой коробку с делом, на ней уже было написано название черным маркером.

        — Сердечные дела? — смотрю на подпись внимательно, обвожу буквы пальцами. — Они даже не были толком знакомы. Сущее сумасшествие.

        — Гвэн, тебя долго ждать? Я с голоду сдохну такими темпами!

        Недовольное бурчание Харпера заставило устоявшуюся между нами таинственную тишину развеяться, а особенную магию момента прощания раствориться в нарочито громких шагах. Йанто улыбается той самой, улыбкой в своей манере. Как будто. Читая мысли. Передавая мне свои. Нереально и пугающе. Щемит в груди. Один выдох превращается в два коротких и на мгновение все становиться таким понятным, четким и смелым. Кажется, теперь я знаю свой ответ.

        — Думаю, я понимаю. Сегодня каждый сделал вывод о своих — сердечных делах.

Йанто невесело усмехнулся, разглядывая фотографии погибших в школьном выпускном журнале — «дело о сердечных делах». У него вообще была слабость к ироническим названиям, которые он бережно приписывал каждому сражению после его завершения. Почему после? Прибираясь, упаковывая материалы, подписывая улики, пряча в дальний угол архива, откуда скорее всего коробочка с чьей-то жизнью не увидит солнечный свет. Он объяснял это тем, что так интереснее найти разгадку: дополнительный бонус по завершению. Да и всему в этой вселенной нужно имя. Улыбался Йанто всегда загадочно, как-то по-домашнему с толикой грусти, отчего его улыбку хотелось видеть часто, но после еще долго щемило в груди.

            Не всегда радость разгадки и поимка преступника приносили удовлетворение.  Поэтому особой нежности не питала к таким моментам; закончили — хорошо, но другу не мешала. Саморазрушение — удел персональный, критики и посторонним вмешательств не подлежащий. И несмотря на то, что хотела побыстрее оказаться дома на диване в окружение дурацкого боевика после полуночи, баночки пива и китайской еды, осталась помочь.

            За этим парнем, с пугающими звериными глазами мы гонялись по крайней мере четверо суток. Заставил побегать, растрясти накопленный жирок, поломать мозги в попытке найти мотивы к действиям. Все началось рано утром, с растерзанного тела юной барышни на мостовой. Еще молоденькой, привлекательной, некогда пышащей юношеской свежестью, выпускница стражей школы, но никогда не студенткой колледжа. На таких мамы-папы-учителя возлагают большие надежды, требуют сверх нормы, давят выбором будущего. А ведь она просто хотела романтических приключений. Девчонке нанесли с десяток ножевых ранений и дело могло бы спокойно пойти в руки полиции, если бы не вереница растерзанных тел после нее. Подобно казни за смерть девчонки. Кем-то потерявшим рассудок от боли. Поддавшийся потаенным инстинктам разрушения, в попытке принести созидание или даже возмездие.

            — Жаль… родители не объяснили ребенку, расплата не приносит удовлетворения, — слова тихие, просто чтобы заполнить пространство. — Парень мог бы прожить всю жизнь, так и не узнав, что его папаша пришелец. Гены разрушения спали бы дальше, передаваясь по наследству.

            — Судьба, — произносит Йанто в ответ, внимательно изучая взглядом фотографию в выпускном альбоме парня. И мне почему-то от его одного простого слова становиться холоднее и печальнее. Надеюсь, в нашей жизни не всё определяет «судьба». Мы ведь еще повоюем, да Йанто? Не будем отдаваться на откуп старой брехливой карге, что рисует маленьким влюбленным девочкам погибель.

            Парень, когда попался — пришел сам сдаваться, если честно. Беспорочная и светлая сторона победила темную; сидел на одиноком стуле в допросной, растирал горячие слезы рукавом старой толстовки. Рассказывал про девочку со светлыми волосами, хотел, быть может, чтобы в чьих-то воспоминаниях она осталась такой, какой он видел и чувствовал её. Не каялся и не божился, не умолял о пощаде и в своих деяниях не раскаивался — неужели мы все в юношестве принимали любое слово и действие за чистую монету?
            Внутренняя сущность поглотила его, лишив воспоминаний, превращая окончательно в машину для свершения правосудия, а к утру человеческое сердце, не выдержав инопланетной нагрузки разорвалось.

            — Пацан буквально умер от разбитого сердца, — резюмировал Оуэн, закрывая парню глаза, мелком взглянув на часы, чтобы записать в отчете время смерти. — Не хотел бы оказаться на его месте. Все эти чувства….

            Поймав мой хмурый взгляд Харпер подавился усмешкой, пряча свою язвительность в показушный кашель в кулак. Его способ справляться с неприятностями. Мне ли судить?

            Йанто закрыл крышкой коробку с делом, на ней уже было написано название черным маркером.

            — Сердечные дела? — смотрю на подпись внимательно, обвожу буквы пальцами. — Они даже не были толком знакомы. Сущее сумасшествие.

            — Гвэн, тебя долго ждать? Я с голоду сдохну такими темпами!

            Недовольное бурчание Харпера заставило устоявшуюся между нами таинственную тишину развеяться, а особенную магию момента прощания раствориться в нарочито громких шагах. Йанто улыбается той самой, улыбкой в своей манере. Как будто. Читая мысли. Передавая мне свои. Нереально и пугающе. Щемит в груди. Один выдох превращается в два коротких и на мгновение все становиться таким понятным, четким и смелым. Кажется, теперь я знаю свой ответ.

            — Думаю, я понимаю. Сегодня каждый сделал вывод о своих — сердечных делах.

с любой ролевой.

Звенящую тишину пляжа заглушал только едва уловимый, шуршащий плеск волн, а еще – как безумно бьющееся сердце в груди Доктора. Одно-единственное сердце и от того такое ценное. Ему казалось, что этот стук слышен на весь пляж и еще дальше, за его пределы, в центре удивительного параллельного Лондона, над которым висят дирижабли. Неожиданно рука Розы безвольно выскользнула из его руки, и он не смог удержать ее взгляд. Как только ушел Тот, Другой Доктор, хрупкая связь между ними нарушилась, мужчине даже показалось, что он услышал ее тихий, прощальный «дзын-нь».
Доктор замер в нерешительности, едва ли не впервые в жизни не зная, что предпринять. Да и имеет ли он право теперь называть себя Доктором? А если он не Доктор – то кто же? У него ведь даже нет имени. Джон Смит? Но это такой же поношенный костюм, как и тот полосатый, который улетел вместе с Тем, Другим. Впрочем, теперь ему гораздо больше нравится синий.
Новоиспеченный человек перевел взгляд на бесцельно бродившую по берегу Розу. С одной стороны хотелось утешить ее, сказать что-то ободряющее, вроде того, что они теперь вместе и что ничего не изменилось, что он тот же самый Доктор и что разве не его она целовала вот прямо сейчас, только что? Это ведь значит для нее что-то? Но с другой стороны, с его губ не слетало ни слова. Он даже не знал, как пошутить, чтобы разрядить сложившуюся ситуацию. Доктор беспомощно взглянул на стоящую чуть поодаль Джекки. Та, похоже, совсем не собиралась помогать ему сделать ситуацию менее напряженной, а ведь раньше, насколько он мог помнить, ее было просто не заткнуть. Всегда все происходит так не вовремя.
- Ну что, вы идете? – наконец, к немалому облегчению Доктора, окликнула их Джекки, так и не дождавшись никаких вразумительных действий. По лицу Розы можно было только гадать, о чем она думает, а Доктор уже успел сотню раз запутаться в своих собственных чувствах, чтобы разбираться в чужих. Однако, мысль о Джекки повлекла за собой и многие другие. Например, где он будет жить? С Роуз и ее родителями? Но ведь он им почти чужой. Не для Розы, конечно… Хотя ее напряженный взгляд его не очень обнадеживает. Но с жильем еще можно разобраться, а ведь главный вопрос - чем он займется теперь? Конечно, Тот, Другой Доктор дал ему маленький росток ТАРДИС, но для того, чтобы его вырастить понадобится очень много времени, да еще и не факт, что его можно вырастить в земных условиях, это лишь смутная теория. А ему ведь теперь нужно оплачивать жилье, еду, одежду, в конце концов. Он понятия не имеет, кем он может работать. Он никогда не жил в мире, полном ковров, стен… кредитов на телевизор и магнитофон… Застрял все-таки на Земле, а, Доктор?
Почти усилием воли оборвав нервно скачущие в голове мысли, Доктор постарался взять себя в руки и принять менее встревоженный вид. Все-таки, как ни крути, он старше… точнее, фактически-то его физическому телу еще и дня нет, но он-то прекрасно знает, сколько ему лет на самом деле. Так значит, он старше, опытней и вполне способен взять любую ситуацию под свой полный контроль. Он же Доктор, а Доктор никогда не отступает перед трудностями!
- Идем? – он протянул Розе руку, как тогда, когда впервые предлагал ей все время и пространство, которое они смогут облететь в синей полицейской будке, помнит ли она этот момент? Должна, должна помнить, ведь и он помнит это так, как будто это произошло вчера. Как будто он совсем недавно был тем самым Доктором в кожаной куртке и со смешными ушами. Они через столько прошли вместе, столько увидели и пережили, что было бы глупо споткнуться теперь на такой ерунде, как одно сердце, одна жизнь, параллельный мир. Смутно Доктор понимал, что дело не только и даже не столько в этом, но в тоже время в нем росла уверенность в том, что когда-нибудь и, возможно, совсем скоро, он докажет, объяснит Розе, что он все тот же Доктор, каким был всегда. И, может быть, теперь у него нет старушки-ТАРДИС, его верной машины времени, но есть он сам, его великолепный изобретательный ум и жажда приключений, а еще бесконечная любовь к ней, которую теперь, с его человеческой сущностью, он может осознать и, наконец, принять её.
- Идём со мной, Роза, - почти попросил Доктор, не отнимая руки и стараясь выглядеть более уверенным, чем это было на самом деле.